– Я тоже не против, а то заржавел совсем.
– Так уж и совсем? Как там в зале?
– Размялся. Прикинь, мне Борюсиков пацан башкой бровь разбил.
– С трудом представляется. Он, кстати, жив?
– Жив, уже, наверное, проблевался.
– Суров ты. Кстати, что супруга сказала?
– Я еще до дома не доехал, пробка на третьем кольце.
– Вот она тебе вторую-то бровь и разобьет.
– Это точно, – хмыкнул Лопатин, – ладно, до связи.
– Аналогично, коллега, привет семейству.
А что же такого произошло в Турции, о чем Котов говорил с такой ностальгией? Если публика не против, расскажу, пока есть время.
Сергей закрывал за собой дверь, когда зазвонил телефон. Пришлось возвращаться.
– Да.
– Здорово, малыш, – только один человек на всем белом свете называл его так.
– Привет, Гера.
– Как дела?
– В отпуск выгнали с позавчерашнего.
– Отпускные выплатили?
– Щас. Ни отпускных, «и долга по зарплате за три месяца.
– На что жить собираешься? Может, тебе деньжат подбросить?
– Спасибо, я что-нибудь придумаю. Потом, у меня ящик тушенки есть.
– Скрал?
– Без меня все скрали. Сэкономил.
– Что делаешь?
– В зал собрался.
– Опять?
– Надо же как-то на жизнь зарабатывать.
– Когда бой?
– Девятого мая.
– Условия?
– Четыре миллиона победителю (разговор происходил в конце апреля 1993 года, курс доллара к рублю составлял приблизительно 1:770, таким образом, сумма в долларах составила около пяти тысяч).
– А проигравшему?
– По условиям турнира победитель получает все.
– А проигравший?
– Только по морде.
– Круто.
– А как еще зарабатывать? В бюро переводов не берут, считают, что русские офицеры не только иностранных, но родного языка не знают.
– Иди в грузчики или в киллеры.
– Слишком много желающих.
– Тогда торговать.
– Проторгуюсь.
– Твою мать, Серега! Сколько раз говорено, бросай ты это все и дуй ко мне – и работа почти по специальности, и деньги хорошие.
– Как я уйду? У меня ребята в группе совсем зеленые, их натаскивать надо. И потом, ты бы ушел?
– Ну...
– Ни хрена бы ты не ушел! И Володя тоже. – Володю Лопатина поперли из вооруженных сил за то, что, долечиваясь в Бурденко, он совершил, выражаясь казенным языком, «противоправные действия в отношении старшего по воинскому званию военнослужащего», а по-русски говоря, обматерил столичного ферта в погонах и широких лампасах, посмевшего обозвать солдатика, потерявшего ногу в Таджикистане, «сраным инвалидом». Не только обматерил, конечно. Пытался еще сломать об него костыль, но тот резво ускакал, как кенгуру. Был Володя признан, ясно дело, кругом виновным и вылетел пулей из армии, не дослужив до минимальной пенсии каких-то трех месяцев и шестнадцати дней.
– Ладно, малыш, проехали, успокойся и слушай сюда: в этом турнире ты не участвуешь. Будут тебе другие бои без правил, посерьезнее и заплатят побольше. Ты, кстати, в отпуске до которого?
– До шестнадцатого июля, я еще за прошлый год не отгулял.
– Отлично, жду у себя в офисе через полтора часа. Понял?
– Понял, буржуй хренов, жди. Конец связи.
– И вам того же.
Офис «Росмеда», более или менее вылезшего из долгов и вставшего на путь капитализма, в то время располагался в скромном двухэтажном особнячке на Удальцова. В кабинете Бацунина кроме его самого находились Лопатин, Котов и двое незнакомых Сергею: высокий, ростом почти с Бацунина, верзилистый мужик в возрасте за тридцать и совсем молодой румяный паренек двадцати с небольшим лет.
– Всем привет, – поздоровался он и представился: – Сергей Волков.
– Олег Квадратов, – протянул лопатообразную ладонь верзила. – Уволен майором, пенсию, суки, не дали.
– А ты заложников сначала освобождать научись повежливее, – заржал Котов.
Выяснилось, что человек с геометрической фамилией в прошлом был Саниным сослуживцем. В мае девяносто первого он командовал группой, направленной освобождать захваченного какими-то там местными фундаменталистами первого секретаря райкома. Квадратов этого перца (кстати, русского по национальности) освободил и с ним еще восемь человек, бывших в плену у тех же уродов. По возвращении на большую землю пламенный партиец тут же накапал куда надо о хамском поведении командира группы, выразившемся в оскорблении того словами и слегка действием, когда скромный солдат партии лез в самолет, распихивая раненых и женщин с детьми. Майору предложили пойти и извиниться. Невоспитанный майор в ответ предложил всем просто пойти и сказал куда. В итоге ушел к чертовой матери со службы, заявив, что стал пацифистом. За последующую пару лет этот пацифист умудрился повоевать в Приднестровье, Абхазии и Боснии.
– Алексей Бадя, – представился молодой и добавил: – Воинского звания не имею.
Волков удивленно поднял брови.
– Все в порядке, – успокоил его Квадратов, – паренек три войны прошел, связист, стрелок неплохой, подрывник, в разведке воевал. В Боснии ротой у меня командовал.
– А сам ты?
– А я – батальоном.
– Значит, романтик?
– Типа того, – застенчиво улыбнулся парень.
Действительно, что кроме тяги к приключениям (а может, и к справедливости) способно заставить человека бросить к чертовой матери институт, спокойную безбедную жизнь и с головой окунуться во всю эту грязь? Он и сам не знал. В конце февраля девяносто второго он, студент-отличник хабаровского политеха, законченный ботаник, приехал в Бендеры на свадьбу к двоюродной сестре, благо средства позволяли – подрабатывал дома в двух фирмах компьютерным гением, и денежки водились. И попал прямо на резню, затеянную молдавскими полицаями. От увиденного озверел настолько, что вступил в ряды местного ополчения. Там и познакомился с Олегом. Летом того же девяносто второго лечил раненое плечо минеральными водами и водкой в Хосте. Как-то вечером сидел у себя в номере, смотрел по телевизору передачу о русских добровольцах в Абхазии. Увидел мелькнувшую на экране физиономию Квадратова. Утром выписался из санатория и рванул через границу долечиваться под крылышко к командиру. В Боснию они уже поехали вдвоем.